Краткая биография жеромский

Большая биографическая энциклопедия (2009г.)
Жеромский, Стефан

Жеромский, Стефан

Жеромский, Стефан [Źeromski, 1864-1925] — крупнейший польский беллетрист новейшего времени, главный представитель общественного крыла Молодой Польши. Рано потеряв родителей, он принужден был бросить университет, голодал, перебивался уроками, узнал жизнь тружеников в разных захолустьях, скитался за границей. В революционном движении он не принимал участия, но творчество его было и осталось боевым.

Ж. был патриотически настроенным интеллигентом шляхетского происхождения. Не являясь по своей политической установке ни социалистом, ни даже радикалом и питая отвращение к революционным способам борьбы, он склонялся однако к радикализму именно вследствие своего шляхетского патриотизма. Ж. начал писать в годы господства царской реакции, когда в польских имущих классах торжествовали «примиренческие» настроения и когда восстановление Польши казалось несбыточной утопией. В таких своих изданных за границей произведениях, как «Заклюет нас воронье» [1895] или «Сизифов труд» [1898], он яркими красками изображает духовный и нравственный упадок тогдашнего поколения польской «интеллигенции». Его герой Зых (рассказ «Могила»), служа в царской армии, с горечью убеждается в том, что его мундир русского вольноопределяющегося не возбуждает в сытом польском дворянстве и мещанстве ненависти к царизму и стремления к борьбе за независимость. Зых не встречает ничего, кроме низкопоклонства и трусости перед русскими властями и безудержной эксплуатации по отношению к собственному, польскому «народу». Хаpaктерно, что Ж., ища способов разжечь вновь патриотический пыл, часто ведет своих героев в пыльные исторические архивы, а то и прямо на кладбище. Старые, запущенные могилы повстанцев являются во многих его произведениях источником того националистического воодушевления, которое не находило себе пищи в реальной действительности.

Погруженный в свои разочарования и патриотические воспоминания, Ж. не мог не придти к тем настроениям, которые хаpaктеризовали самую непримиримую часть польских патриотов в эпоху, для него еще отнюдь не заглохшую, — восстания 1863-1864. Как былые «красные» демократы, Ж. питал чувство глубокого негодования против шляхты, к-рая погубила независимость Польши, оттолкнувши от себя крестьян своим беспредельным классовым эгоизмом. К этому мотиву Жеромский возвращается во многих своих, особенно исторических, произведениях. В «Повестях» [1899], в «Пепле» [1904], в «Думе о гетмане» [1905] и т. д. он бичует классовую близорукость и жестокость шляхты в прошлом, изображает солдат-крестьян, боровшихся за независимость Польши, а затем возвращавшихся к себе на родину лишь затем, чтобы попасть опять под помещичий кнут.

Ж. представляет собой особую польскую разновидность «кающегося дворянина». Не будучи в Польше единственным писателем этого типа, он однако более, чем кто бы то ни было другой, запечатлел в своем творчестве его особенности. Вот почему Ж., польский патриот-дворянин, сделался одним из выдающихся международных представителей революционной литературы. Собственно революционного в нем было очень мало, но у

него несомненны горячее сострадание ко всем униженным и оскорбленным и глубокая ненависть ко всем угнетателям. Ж. обладает особой чуткостью к человеческому страданию. Может быть, хаpaктернее всего в этом смысле история пpocтитутки, представленная в мрачном роман «История греха» [1906]. Ж. настойчиво, с каким-то исступлением изображает издевательство сильного над слабым, богатого над вредным. Он притом отнюдь не задается целью революционизировать массы, он только хочет исправлять нравы тех, кто имеет власть и богатство. Но его обличительная проповедь бьет дальше цели: он представлял имущие классы в таких красках, которые совершенно исключали надежду на исправление угнетателей и эксплуататоров. Он первый показал глубокое классовое расслоение польского общества. И хотя Ж. был далек от резолюции, но самая фиксация резких социальных контрастов делала Ж. близким всему революционному поколению, а в смысле возбуждения ненависти к имущим Ж. оставил далеко позади многих сознательно оппозиционных писателей.

Не веря, что массы способны сами освободиться от гнета и нужды и перестроить свою жизнь, не веря тем более в способность имущих классов отречься от своих привилегий, Ж. ждет избавления от добродетельных героев-одиночек. В его произведениях на каждом шагу встречается тип одинокого сеятеля правды, преследуемого богатыми и не понимаемого бедными. Доктор Юдым в известном романе «Бездомные люди» [1900] представляет собой, пожалуй, наиболее яркий тип такого одинокого и обреченного бойца за народ. Два тома романа изображают его борьбу против бездушной среды, к-рую Юдым старается убедить в необходимости оздоровить ужасающие условия быта рабочих масс. Его осмеивают, порочат, преследуют, но это лишь убеждает Юдыма в необходимости отречься от всего, — от личного счастья, от любимой женщины, — чтобы предаться безраздельно борьбе за улучшение быта масс. Радуский из «Повестей», «силачка» из «Рассказов» [1899] и другие принадлежат все к тому же типу бессильных, погибающих в борьбе, но непреклонных до конца, одиноких бойцов.

После поражения революции 1905-1906, в частности после банкротства национального освободительного движения, которое в этой революции ярко проявило свою тогдашнюю беспочвенность, в творчестве Ж. еще сильнее проявляется именно эта тенденция. На первом плане почти всегда стоит какой-нибудь герой-одиночка, пытающийся создать условия для восстановления Польши независимо и от предательской буржуазной реакции и от антинационалистического пролетарского движения. Таков Чаровиц в драме «Роза» [1909], истрeбляющий русскую армию при помощи cмepтоносных лучей, но гибнущий при этом сам, таков Розлуцкий («Краса жизни», 1911), пытающийся как летчик положить основание польской боевой силе, но терпящий в конце концов крушение, таков Ненаский («Мятель», 1916), строящий польскую промышленность, которого убивают его рабочие, и т. д., и т. д.

Возникновение независимой Польши вызывает глубокий перелом в настроениях Ж. Он как будто теряет цель своей деятельности. Хаpaктерно, что от излюбленной им формы большого проблемного романа Ж. переходит к патриотической публицистике, проникнутой пафосом строительства. Поддаваясь общей контрреволюционной волне во время польско-советской войны, он пишет антибольшевистские произведения вроде драмы «Белее снега» [1920]. Но по мере того как обнажается классовое лицо буржуазной Польши, империалистической хищницы, у Жеромского пробуждаются старые настроения. Он возвращается к роману, и в 1925 появляется его «Канун весны». Мотивы и формы здесь как будто старые: опять обвинительный акт по адресу польского буржуазного общества, опять герой-одиночка, ищущий правды, и опять все та же попытка исправлять нравы, с тем же тоном пессимизма. Но, независимо от воли Ж., сама историческая ситуация придала тому же методу и тому же умонастроению совершенно другой хаpaктер. Герой-патриот Барыка, критикуя уже не угнетенную, а правящую польскую буржуазию, скатывается к большевизму, а его обособленность как-то незаметно исчезает; он входит в контакт с коммунистами и с демонстрирующим по улицам Варшавы пролетариатом. Понятно, этот роман Ж., не в пример всем прежним, вызвал глубокое смятение в буржуазной среде. Ж. пришлось оправдываться тем, что он только хотел «предостеречь» (что, впрочем, было правдой). Под давлением возмущения «общества» он был вынужден отречься от своего произведения и выступить против кампании протеста в пользу политических заключенных. Он даже обязался написать новый роман «Весна», реабилитирующий капиталистическую Польшу. Смерть помешала ему исполнить обещание, которое он, впрочем, едва ли смог бы в силу своей социальной ограниченности выполнить.

Большое влияние Ж. на современную ему литературу выразилось и в области художественной формы. Перегруженный лиризмом слог, гиперболизм в изображении мрачных чувств, резкие переходы от одного чувства к другому, бесформенная конструкция романов, изобилующих вставными эпизодами — все то, что у Ж. соответствовало его мироощущению, мы у его последователей (как Каден-Бандровский, Струг и др. более второстепенные) находим в более примитивной форме.

Библиография: I. Русск. перев.: Собр. сочин., 14 тт., перев. В. и М. Троповских, изд. «Творчество» и «Ad astra», СПб., 1908-1914 (изд. не закончено, вышли тт. I и II. «Бездомные»; т. III. «Рассказы»; тт. IV — VI. «История греха»; т. VIII. «Сизифов труд»; т. XIII. «Светлый луч»). Из многочисленных отд. изд. за последние годы: Сизифов труд, Повесть, перев. Е. Троповского, с предисл. Р. Арского, Гиз, М. — П., 1923 (то же, изд. «Мысль», Л., 1926); Жизнь научила, Историч. драма, перев. А. Чеботаревской, изд. «Красная новь», М., 1923; Откровение любви, Роман, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1924 (изд. 2-е, Л., 1927); Весна идет, Повесть, перев. под ред. А. Романского, предисл. А. Лежнева, вступит. ст. А. Малецкого, изд. «Круг», М., 1925; Канун весны, Роман, перев. Е. Троповского, вступит, ст. Г. С. Каменского, изд. «Прибой», Л., 1925, и др. перев. этого романа; Краса жизни, Роман, перев. Е. и И. Леонтьевых, Гив, Л., 1925; Бездомные, Роман, перев. M. H. Троповской, изд. «Мысль», Л., 1926; Верная река, Роман, перев. Е. Троповского, изд. то же, Л., 1926; Воронье, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, Гиз, М., 1926; Вчера и сегодня, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, изд. «Мысль», Л., 1926; История греха, Роман; Ошибки, Рассказы; Пепел, Роман, 2 тт.; Распутица, Роман, 2 чч.; Светлый луч, Роман; Фьюит, Комедия в 3 д.; Шум пропеллера, Роман (все в перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1926); Павончелло (Музыкант), Роман, перев. Л. Полянской, под ред. К. Эрберга, изд. Кубуч, Л., 1926; Откровение любви, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1927; В сумерки, Рассказы, перев. М. С. Живова, изд. «Огонек», М., 1928; Rozdziobia nas kruki wrony, Кpaков, 1895; Opowiadania, Варшава, 1896; Syzyfowe ргасе, Кpaков, 1898; Utworу powieściowe, Варшава, 1899; Ludzie bezdomni, 1900; Popioły, 1904; Powieść о udałym Walgierzu, 1906; Dzieje grzochu, 1906; Duma o hetmanie, 1908; Róza, Кpaков, 1909; Sutkowski, 1910; Uroda Źycia, 1911; Wierna rzeka, 1913; Naw-racanie Judasza, 1916; Zamiéc, 1916; Charitas, 1919; Ponad snieg bietszym się stane, 1920; Biała rękawiczka, 1921; Wiatr od morza, 1922; Snobizm і postęp, 1922; Turon, 1923; Uciekla ші przepiorecka, 1924; Przedwiosnie, 1925.

II. Кроме указанных выше предисловий и вступит. статей см. еще.: Деген Евг., Ст. Жеромский. (Очерк из молодой польской беллетристики), «Русск. богатство», 1901, VII; Яцимиpский А., Певец страданий благородных дут, «Русск. мысль», 1906, X; Его же, Новейшая польская литература, г. II, СПб., 1908; Арский Р., Творчество Жеромского, «Книга и революция», 1922, № 7; Каминская Ю., Ст. Жеромский, «Книгоноша», 1925, № 39-40; Авербах Л., На распутьи (О ром. Ж. «Перед весной»), «На посту», 1925, I (VI); Сольский В., Cт. Жеромский и современная польская литература, «Октябрь», 1926, III; Каменский Г., Ст. Жеромский, «Красная новь», 1927, VII; Brzozowski St., Stefan Źeromski, Варшава, 1903; Matuszewski Іgnасу, Studja o Źeromskim i Wyspianskirn, Варшава, 1921; Sokoliez Antonia, Tworczosc S. Źeromskiego, с предисловием Г. Каменского, M., 1925.

Мим — Александр Жеромский

Об Александре Жеромском довольно много писали. И о его персонаже — Мульте, и о представлениях Театра пантомимы, которым он руководит.

Жеромский — лауреат трех международных фестивалей, лауреат премии Ленинского комсомола, популярный артист; его охотно приглашают сниматься в кино и на телевидение. В общем, тем, кто интересуется пантомимой, представлять Жеромского не надо. А вот самое время, наверное, поговорить о творческой судьбе: пятнадцать лет в пантомиме — это, что называется, юбилей, итог.

Поначалу он в жизни ко всему присматривался и был, надо думать, романтическим юношей: записался в геологическую партию МГУ. А по тем временам (середина шестидесятых годов) уважающие себя молодые люди непременно брали в руки гитару, создавали ансамбли, студенческие театры, а уж Университет славился как самый центр веселой студенческой жизни. И Жеромский записался в студию пантомимы. А потом, в силу внутренней необходимости, возглавил работу студии. Там его приметил Сергeй Андреевич Каштелян и сказал: «Молодой человек, у вас талант, вам надо учиться». Жеромский поступил в ГУЦЭИ. И пока он учился, о его таланте стало известно в Большом театре. Студент Жеромский бегал на балетные репетиции, ему дали хорошую роль. Он «дотанцевался» до того, что с третьего курса училища его исключили. Беда ли? Есть Каштелян, который ставит ему номер под названием «Скрипка Паганини», есть предложения в Большом театре, работа есть, а счастья нет. Так бывает. И вот однажды, когда Жеромскому стало уж очень грустно, он пошел в кино смотреть мультфильм. Так вот, просто — тоску развеять, а оказалось, что это и была встреча с судьбой.

Что если в пантомиме использовать пластику героев мультипликации?

Родился Мульт. Странно двигающееся существо, будто не сам он, а кто-то движет его руками, ногами, поступками. И пошли номера: Мульт-пианист, Мульт-штангист, Мульт в поезде, Мульт в телефонной будке, Мульт и мотылек и, наконец, Мульт и Мультик. Мультик — маленькая кукла-марионетка, Жеромский в миниатюре. Здорово вышло с Мультом. И оригинальная техника и свой герой — имеющий, конечно, родословную, скажем, Марсо плюс Дисней, но все же новый, свой, Жеромский герой! Это ведь капитал на всю жизнь: хоть такую историю расскажет Мульт, хоть эдакую, главное — он есть.

А у Каштеляна в это время — увлекательнейшие планы создать театр оригинального жанра. Уже есть разрешение, сценарий, артисты — ученики Каштеляна, в том числе Жеромский. Театр, можно считать, родился, и требуются небольшие усилия для того, чтобы он существовал. Но все были артистами, администраторы только подрастали, и театр развалился. Тогда Жеромский, по его словам, бил себя в гpyдь и говорил: «Ах, Сергeй Андреевич, зачем вы сделали из меня артиста, а не администратора! У нас был бы театр». Я думаю, Жеромский рассказывает это только потому, что он прекрасный артист. Но главное другое: у него театр получился.

Читайте также  Краткая биография тютчев

В 1976 году, первого апреля — день самый что ни на есть несерьезный, — при Росконцерте открывается Театр пантомимы под руководством и при участии Жеромского. Остальное — то «остальное», что в попытке Каштеляна было сразу — пришло со временем. Нужно было найти и воспитать артистов, ибо хорошие артисты с готовыми номерами на сомнительное дело не пойдут. Найти сценариста, художника — в общем, хотя бы основную часть того, без чего спектакль невозможен.

И вот первый спектакль — «Причуды мима». Мим — Жеромский, прочее — его причуды. Жеромский решил действовать по методу Мольера: «Я беру мое добро там, где оно плохо лежит».

Первое отделение состояло из трех массовых (труппа — двадцать человек) и четырех сольных номеров. Мы увидели здесь калейдоскоп всего самого интересного, что было в нашей пантомиме. Нужно пояснить сразу, что это не называется плагиатом; в пантомиме каждая удачная находка, прием или номер, начинает многократно тиражироваться. Но ведь надо еще уметь повторить! Коль уже берется номер А. Беренштейна «Время, вперед!» (здесь у номера другой антураж и другое название — «Космос», что не делает его тем не менее самостоятельным произведением), то, будьте любезны, исполняйте его хотя бы ненамного хуже самого Беренштейна. Да и не было б греха в заимствованиях Жеромского, кабы стали они элементами постановки, а ее-то как раз и нет. Есть ревю. А к ревю другие требования. Правда, Жеромский это понимал и второе отделение работал сам. И тогда сразу все становилось на свои места: он — мастер, они — подмастерья.

Догадываюсь, что какое-то время это положение вещей не задевало самолюбия руководителя ансамбля. Он артист, прежде всего артист — не всем же быть гениями; вот рядом еще двадцать артистов, смотрите, сравнивайте. Сравнили, поняли. Привыкли.

Спустя некоторое время Жеромский действительно поставил спектакль. Мольеровские принципы остались в силе, вернее, только тут они и начали реализовываться: не повторять, а использовать.

Спектакль «Сказка для всех» — это всем известный «Буратино», но первый, кажется, «Буратино» в пантомиме. И первый случай, когда Жеромский оставляет себя «за кадром», он только постановщик. Теперь подмастерья его никак не устроят, нужны мастера. И вот — несколько блистательных работ. Это прежде всего Владимир Петрушин в роли Кота, их эксцентрический дуэт с Раисой Рустамовой (Лиса) держит иронично-сказочную интонацию всего спектакля. Неожиданно Дуремар (как правило, тусклая эпизодическая роль) оказался крайне интересным в исполнении Ольги Гавриловой.

Режиссер Жеромский пошел по пути раскрытия самых неразработанных в сценической истории «Буратино» сцен и героев. Эпизод встречи Тортиллы с Буратино (В. Цуканов) решен таким образом. Выходит старая-престарая черепаха (Р. Миннехаева), на фонограмме, голосом Рины Зеленой звучит песня-воспоминание; черепаха, вспоминая свою молодость, вдруг сбрасывает «панцирь», и мы видим прекрасную молодую дeвyшку, которая танцует лирическую балетную партию. И весь смысл спектакля заключается в этом контрапункте лирики и эксцентрики, ведь очень важно, чтобы спектакль пантомимы решался не только пластическими средствами, но чтобы из пластического рисунка возникало само драматическое действие. И если сейчас это удалось Жеромскому не в полной мере, то идет он, мне думается, по верному пути.

«Сказку для всех» действительно смотрят с интересом все — и дети и взрослые. Правда, пока (спектакль еще играется не в окончательном своем виде)‘интерес этот достигается не всегда за счет богатства режиссерского арсенала, а просто за счет эффектов — черного кабинета с люминесцентными красками или эстрадного фокуса. Вернее, все это хорошо, и мне нравится, что Жеромский не гнушается средствами, все пробует приспособить, жанры высокие и «низкие», но еще не всегда знает, как приспособить.

Если восторг, который испытывают молодые режиссеры от своих первых работ, длится долго, то, как правило, это скверно кончается. Жеромский хитрый, он всегда смотрит вперед, не спешит. Пробует других режиссеров на постановки приглашать: может у них лучше получится? И опять-таки, пожалуйста, смотрите, сравнивайте. Сначала, конечно, опробует все сам.

Сейчас заканчивается работа над двумя одноактными спектаклями — «В старом цирке» и «Как прекрасен этот мир», которые репетирует ленинградский балетмейстер Игнатьев по сценариям Жеромского. Еще в плане 1981 года спектакль по совместному сценарию с С. Давыдовой «История немого кино» и, наконец, то, что когда-то не осуществилось: по своему сценарию будет ставить спектакль Каштелян.

Разумеется, для осуществления этих планов требуется стационар (пока коллектив существует на положении гастрольного), право на который Жеромский отстаивал пять лет. Теперь и доверие есть: актеров воспитал, спектакль поставил, все сам — значит, можно надеется, не подкачает. Теперь и у Жеромского начинается иная жизнь, нужно набирать новых артистов. Тут и выходит новый круг отбор. В свое время артистические искания привели его к Мульту, а теперь он вроде папы Карло, который мастер был поленья строгать, да вот однажды — Буратино родился.

Жеромский, Стефан

[Źeromski, 1864—1925] — крупнейший польский беллетрист новейшего времени, главный представитель общественного крыла Молодой Польши. Рано потеряв родителей, он принужден был бросить университет, голодал, перебивался уроками, узнал жизнь тружеников в разных захолустьях, скитался за границей. В революционном движении он не принимал участия, но творчество его было и осталось боевым.

Ж. был патриотически настроенным интеллигентом шляхетского происхождения. Не являясь по своей политической установке ни социалистом, ни даже радикалом и питая отвращение к революционным способам борьбы, он склонялся однако к радикализму именно вследствие своего шляхетского патриотизма. Ж. начал писать в годы господства царской реакции, когда в польских имущих классах торжествовали «примиренческие» настроения и когда восстановление Польши казалось несбыточной утопией. В таких своих изданных за границей произведениях, как «Заклюет нас воронье» [1895] или «Сизифов труд» [1898], он яркими красками изображает духовный и нравственный упадок тогдашнего поколения польской «интеллигенции». Его герой Зых (рассказ «Могила»), служа в царской армии, с горечью убеждается в том, что его мундир русского вольноопределяющегося не возбуждает в сытом польском дворянстве и мещанстве ненависти к царизму и стремления к борьбе за независимость. Зых не встречает ничего, кроме низкопоклонства и трусости перед русскими властями и безудержной эксплуатации по отношению к собственному, польскому «народу». Хаpaктерно, что Ж., ища способов разжечь вновь патриотический пыл, часто ведет своих героев в пыльные исторические архивы, а то и прямо на кладбище. Старые, запущенные могилы повстанцев являются во многих его произведениях источником того националистического воодушевления, которое не находило себе пищи в реальной действительности.

Погруженный в свои разочарования и патриотические воспоминания, Ж. не мог не придти к тем настроениям, которые хаpaктеризовали самую непримиримую часть польских патриотов в эпоху, для него еще отнюдь не заглохшую, — восстания 1863—1864. Как былые «красные» демократы, Ж. питал чувство глубокого негодования против шляхты, к-рая погубила независимость Польши, оттолкнувши от себя крестьян своим беспредельным классовым эгоизмом. К этому мотиву Жеромский возвращается во многих своих, особенно исторических, произведениях. В «Повестях» [1899], в «Пепле» [1904], в «Думе о гетмане» [1905] и т. д. он бичует классовую близорукость и жестокость шляхты в прошлом, изображает солдат-крестьян, боровшихся за независимость Польши, а затем возвращавшихся к себе на родину лишь затем, чтобы попасть опять под помещичий кнут.

Ж. представляет собой особую польскую разновидность «кающегося дворянина». Не будучи в Польше единственным писателем этого типа, он однако более, чем кто бы то ни было другой, запечатлел в своем творчестве его особенности. Вот почему Ж., польский патриот-дворянин, сделался одним из выдающихся международных представителей революционной литературы. Собственно революционного в нем было очень мало, но у

него несомненны горячее сострадание ко всем униженным и оскорбленным и глубокая ненависть ко всем угнетателям. Ж. обладает особой чуткостью к человеческому страданию. Может быть, хаpaктернее всего в этом смысле история пpocтитутки, представленная в мрачном роман «История греха» [1906]. Ж. настойчиво, с каким-то исступлением изображает издевательство сильного над слабым, богатого над вредным. Он притом отнюдь не задается целью революционизировать массы, он только хочет исправлять нравы тех, кто имеет власть и богатство. Но его обличительная проповедь бьет дальше цели: он представлял имущие классы в таких красках, которые совершенно исключали надежду на исправление угнетателей и эксплуататоров. Он первый показал глубокое классовое расслоение польского общества. И хотя Ж. был далек от резолюции, но самая фиксация резких социальных контрастов делала Ж. близким всему революционному поколению, а в смысле возбуждения ненависти к имущим Ж. оставил далеко позади многих сознательно оппозиционных писателей.

Не веря, что массы способны сами освободиться от гнета и нужды и перестроить свою жизнь, не веря тем более в способность имущих классов отречься от своих привилегий, Ж. ждет избавления от добродетельных героев-одиночек. В его произведениях на каждом шагу встречается тип одинокого сеятеля правды, преследуемого богатыми и не понимаемого бедными. Доктор Юдым в известном романе «Бездомные люди» [1900] представляет собой, пожалуй, наиболее яркий тип такого одинокого и обреченного бойца за народ. Два тома романа изображают его борьбу против бездушной среды, к-рую Юдым старается убедить в необходимости оздоровить ужасающие условия быта рабочих масс. Его осмеивают, порочат, преследуют, но это лишь убеждает Юдыма в необходимости отречься от всего, — от личного счастья, от любимой женщины, — чтобы предаться безраздельно борьбе за улучшение быта масс. Радуский из «Повестей», «силачка» из «Рассказов» [1899] и другие принадлежат все к тому же типу бессильных, погибающих в борьбе, но непреклонных до конца, одиноких бойцов.

После поражения революции 1905—1906, в частности после банкротства национального освободительного движения, которое в этой революции ярко проявило свою тогдашнюю беспочвенность, в творчестве Ж. еще сильнее проявляется именно эта тенденция. На первом плане почти всегда стоит какой-нибудь герой-одиночка, пытающийся создать условия для восстановления Польши независимо и от предательской буржуазной реакции и от антинационалистического пролетарского движения. Таков Чаровиц в драме «Роза» [1909], истрeбляющий русскую армию при помощи cмepтоносных лучей, но гибнущий при этом сам, таков Розлуцкий («Краса жизни», 1911), пытающийся как летчик положить основание польской боевой силе, но терпящий в конце концов крушение, таков Ненаский («Мятель», 1916), строящий польскую промышленность, которого убивают его рабочие, и т. д., и т. д.

Возникновение независимой Польши вызывает глубокий перелом в настроениях Ж. Он как будто теряет цель своей деятельности. Хаpaктерно, что от излюбленной им формы большого проблемного романа Ж. переходит к патриотической публицистике, проникнутой пафосом строительства. Поддаваясь общей контрреволюционной волне во время польско-советской войны, он пишет антибольшевистские произведения вроде драмы «Белее снега» [1920]. Но по мере того как обнажается классовое лицо буржуазной Польши, империалистической хищницы, у Жеромского пробуждаются старые настроения. Он возвращается к роману, и в 1925 появляется его «Канун весны». Мотивы и формы здесь как будто старые: опять обвинительный акт по адресу польского буржуазного общества, опять герой-одиночка, ищущий правды, и опять все та же попытка исправлять нравы, с тем же тоном пессимизма. Но, независимо от воли Ж., сама историческая ситуация придала тому же методу и тому же умонастроению совершенно другой хаpaктер. Герой-патриот Барыка, критикуя уже не угнетенную, а правящую польскую буржуазию, скатывается к большевизму, а его обособленность как-то незаметно исчезает; он входит в контакт с коммунистами и с демонстрирующим по улицам Варшавы пролетариатом. Понятно, этот роман Ж., не в пример всем прежним, вызвал глубокое смятение в буржуазной среде. Ж. пришлось оправдываться тем, что он только хотел «предостеречь» (что, впрочем, было правдой). Под давлением возмущения «общества» он был вынужден отречься от своего произведения и выступить против кампании протеста в пользу политических заключенных. Он даже обязался написать новый роман «Весна», реабилитирующий капиталистическую Польшу. Смерть помешала ему исполнить обещание, которое он, впрочем, едва ли смог бы в силу своей социальной ограниченности выполнить.

Большое влияние Ж. на современную ему литературу выразилось и в области художественной формы. Перегруженный лиризмом слог, гиперболизм в изображении мрачных чувств, резкие переходы от одного чувства к другому, бесформенная конструкция романов, изобилующих вставными эпизодами — все то, что у Ж. соответствовало его мироощущению, мы у его последователей (как Каден-Бандровский, Струг и др. более второстепенные) находим в более примитивной форме.

Библиография: I. Русск. перев.: Собр. сочин., 14 тт., перев. В. и М. Троповских, изд. «Творчество» и «Ad astra», СПб., 1908—1914 (изд. не закончено, вышли тт. I и II. «Бездомные»; т. III. «Рассказы»; тт. IV — VI. «История греха»; т. VIII. «Сизифов труд»; т. XIII. «Светлый луч»). Из многочисленных отд. изд. за последние годы: Сизифов труд, Повесть, перев. Е. Троповского, с предисл. Р. Арского, Гиз, М. — П., 1923 (то же, изд. «Мысль», Л., 1926); Жизнь научила, Историч. драма, перев. А. Чеботаревской, изд. «Красная новь», М., 1923; Откровение любви, Роман, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1924 (изд. 2-е, Л., 1927); Весна идет, Повесть, перев. под ред. А. Романского, предисл. А. Лежнева, вступит. ст. А. Малецкого, изд. «Круг», М., 1925; Канун весны, Роман, перев. Е. Троповского, вступит, ст. Г. С. Каменского, изд. «Прибой», Л., 1925, и др. перев. этого романа; Краса жизни, Роман, перев. Е. и И. Леонтьевых, Гив, Л., 1925; Бездомные, Роман, перев. M. H. Троповской, изд. «Мысль», Л., 1926; Верная река, Роман, перев. Е. Троповского, изд. то же, Л., 1926; Воронье, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, Гиз, М., 1926; Вчера и сегодня, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, изд. «Мысль», Л., 1926; История греха, Роман; Ошибки, Рассказы; Пепел, Роман, 2 тт.; Распутица, Роман, 2 чч.; Светлый луч, Роман; Фьюит, Комедия в 3 д.; Шум пропеллера, Роман (все в перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1926); Павончелло (Музыкант), Роман, перев. Л. Полянской, под ред. К. Эрберга, изд. Кубуч, Л., 1926; Откровение любви, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1927; В сумерки, Рассказы, перев. М. С. Живова, изд. «Огонек», М., 1928; Rozdziobia nas kruki wrony, Кpaков, 1895; Opowiadania, Варшава, 1896; Syzyfowe ргасе, Кpaков, 1898; Utworу powieściowe, Варшава, 1899; Ludzie bezdomni, 1900; Popioły, 1904; Powieść о udałym Walgierzu, 1906; Dzieje grzochu, 1906; Duma o hetmanie, 1908; Róza, Кpaков, 1909; Sutkowski, 1910; Uroda Źycia, 1911; Wierna rzeka, 1913; Naw-racanie Judasza, 1916; Zamiéc, 1916; Charitas, 1919; Ponad snieg bietszym się stane, 1920; Biała rękawiczka, 1921; Wiatr od morza, 1922; Snobizm і postęp, 1922; Turon, 1923; Uciekla ші przepiorecka, 1924; Przedwiosnie, 1925.

Читайте также  Краткая биография дюма - сын

II. Кроме указанных выше предисловий и вступит. статей см. еще.: Деген Евг., Ст. Жеромский. (Очерк из молодой польской беллетристики), «Русск. богатство», 1901, VII; Яцимиpский А., Певец страданий благородных дут, «Русск. мысль», 1906, X; Его же, Новейшая польская литература, г. II, СПб., 1908; Арский Р., Творчество Жеромского, «Книга и революция», 1922, № 7; Каминская Ю., Ст. Жеромский, «Книгоноша», 1925, № 39—40; Авербах Л., На распутьи (О ром. Ж. «Перед весной»), «На посту», 1925, I (VI); Сольский В., Cт. Жеромский и современная польская литература, «Октябрь», 1926, III; Каменский Г., Ст. Жеромский, «Красная новь», 1927, VII; Brzozowski St., Stefan Źeromski, Варшава, 1903; Matuszewski Іgnасу, Studja o Źeromskim i Wyspianskirn, Варшава, 1921; Sokoliez Antonia, Tworczosc S. Źeromskiego, с предисловием Г. Каменского, M., 1925.

Большая биографическая энциклопедия . 2009 .

ЖЕРОМСКИЙ, СТЕФАН

[Źeromski, 1864—1925] — крупнейший польский беллетрист новейшего времени, главный представитель общественного крыла Молодой Польши. Рано потеряв родителей, он принужден был бросить университет, голодал, перебивался уроками, узнал жизнь тружеников в разных захолустьях, скитался за границей. В революционном движении он не принимал участия, но творчество его было и осталось боевым.

Ж. был патриотически настроенным интеллигентом шляхетского происхождения. Не являясь по своей политической установке ни социалистом, ни даже радикалом и питая отвращение к революционным способам борьбы, он склонялся однако к радикализму именно вследствие своего шляхетского патриотизма. Ж. начал писать в годы господства царской реакции, когда в польских имущих классах торжествовали «примиренческие» настроения и когда восстановление Польши казалось несбыточной утопией. В таких своих изданных за границей произведениях, как «Заклюет нас воронье» [1895] или «Сизифов труд» [1898], он яркими красками изображает духовный и нравственный упадок тогдашнего поколения польской «интеллигенции». Его герой Зых (рассказ «Могила»), служа в царской армии, с горечью убеждается в том, что его мундир русского вольноопределяющегося не возбуждает в сытом польском дворянстве и мещанстве ненависти к царизму и стремления к борьбе за независимость. Зых не встречает ничего, кроме низкопоклонства и трусости перед русскими властями и безудержной эксплуатации по отношению к собственному, польскому «народу». Хаpaктерно, что Ж., ища способов разжечь вновь патриотический пыл, часто ведет своих героев в пыльные исторические архивы, а то и прямо на кладбище. Старые, запущенные могилы повстанцев являются во многих его произведениях источником того националистического воодушевления, которое не находило себе пищи в реальной действительности.

Погруженный в свои разочарования и патриотические воспоминания, Ж. не мог не придти к тем настроениям, которые хаpaктеризовали самую непримиримую часть польских патриотов в эпоху, для него еще отнюдь не заглохшую, — восстания 1863—1864.Как былые «красные» демократы, Ж. питал чувство глубокого негодования против шляхты, к-рая погубила независимость Польши, оттолкнувши от себя крестьян своим беспредельным классовым эгоизмом. К этому мотиву Жеромский возвращается во многих своих, особенно исторических, произведениях. В «Повестях» [1899], в «Пепле» [1904], в «Думе о гетмане» [1905] и т. д. он бичует классовую близорукость и жестокость шляхты в прошлом, изображает солдат-крестьян, боровшихся за независимость Польши, а затем возвращавшихся к себе на родину лишь затем, чтобы попасть опять под помещичий кнут.

Ж. представляет собой особую польскую разновидность «кающегося дворянина». Не будучи в Польше единственным писателем этого типа, он однако более, чем кто бы то ни было другой, запечатлел в своем творчестве его особенности. Вот почему Ж., польский патриот-дворянин, сделался одним из выдающихся международных представителей революционной литературы. Собственно революционного в нем было очень мало, но у

него несомненны горячее сострадание ко всем униженным и оскорбленным и глубокая ненависть ко всем угнетателям. Ж. обладает особой чуткостью к человеческому страданию. Может быть, хаpaктернее всего в этом смысле история пpocтитутки, представленная в мрачном роман «История греха» [1906]. Ж. настойчиво, с каким-то исступлением изображает издевательство сильного над слабым, богатого над вредным. Он притом отнюдь не задается целью революционизировать массы, он только хочет исправлять нравы тех, кто имеет власть и богатство. Но его обличительная проповедь бьет дальше цели: он представлял имущие классы в таких красках, которые совершенно исключали надежду на исправление угнетателей и эксплуататоров. Он первый показал глубокое классовое расслоение польского общества. И хотя Ж. был далек от резолюции, но самая фиксация резких социальных контрастов делала Ж. близким всему революционному поколению, а в смысле возбуждения ненависти к имущим Ж. оставил далеко позади многих сознательно оппозиционных писателей.

Не веря, что массы способны сами освободиться от гнета и нужды и перестроить свою жизнь, не веря тем более в способность имущих классов отречься от своих привилегий, Ж. ждет избавления от добродетельных героев-одиночек. В его произведениях на каждом шагу встречается тип одинокого сеятеля правды, преследуемого богатыми и не понимаемого бедными. Доктор Юдым в известном романе «Бездомные люди» [1900] представляет собой, пожалуй, наиболее яркий тип такого одинокого и обреченного бойца за народ. Два тома романа изображают его борьбу против бездушной среды, к-рую Юдым старается убедить в необходимости оздоровить ужасающие условия быта рабочих масс. Его осмеивают, порочат, преследуют, но это лишь убеждает Юдыма в необходимости отречься от всего, — от личного счастья, от любимой женщины, — чтобы предаться безраздельно борьбе за улучшение быта масс. Радуский из «Повестей», «силачка» из «Рассказов» [1899] и другие принадлежат все к тому же типу бессильных, погибающих в борьбе, но непреклонных до конца, одиноких бойцов.

После поражения революции 1905—1906, в частности после банкротства национального освободительного движения, которое в этой революции ярко проявило свою тогдашнюю беспочвенность, в творчестве Ж. еще сильнее проявляется именно эта тенденция. На первом плане почти всегда стоит какой-нибудь герой-одиночка, пытающийся создать условия для восстановления Польши независимо и от предательской буржуазной реакции и от антинационалистического пролетарского движения. Таков Чаровиц в драме «Роза» [1909], истрeбляющий русскую армию при помощи cмepтоносных лучей, но гибнущий при этом сам, таков Розлуцкий («Краса жизни», 1911), пытающийся как летчик положить основание польской боевой силе, но терпящий в конце концов крушение, таков Ненаский («Мятель», 1916), строящий польскую промышленность, которого убивают его рабочие, и т. д., и т. д.

Возникновение независимой Польши вызывает глубокий перелом в настроениях Ж. Он как будто теряет цель своей деятельности. Хаpaктерно, что от излюбленной им формы большого проблемного романа Ж. переходит к патриотической публицистике, проникнутой пафосом строительства. Поддаваясь общей контрреволюционной волне во время польско-советской войны, он пишет антибольшевистские произведения вроде драмы «Белее снега» [1920]. Но по мере того как обнажается классовое лицо буржуазной Польши, империалистической хищницы, у Жеромского пробуждаются старые настроения. Он возвращается к роману, и в 1925 появляется его «Канун весны». Мотивы и формы здесь как будто старые: опять обвинительный акт по адресу польского буржуазного общества, опять герой-одиночка, ищущий правды, и опять все та же попытка исправлять нравы, с тем же тоном пессимизма. Но, независимо от воли Ж., сама историческая ситуация придала тому же методу и тому же умонастроению совершенно другой хаpaктер. Герой-патриот Барыка, критикуя уже не угнетенную, а правящую польскую буржуазию, скатывается к большевизму, а его обособленность как-то незаметно исчезает; он входит в контакт с коммунистами и с демонстрирующим по улицам Варшавы пролетариатом. Понятно, этот роман Ж., не в пример всем прежним, вызвал глубокое смятение в буржуазной среде. Ж. пришлось оправдываться тем, что он только хотел «предостеречь» (что, впрочем, было правдой). Под давлением возмущения «общества» он был вынужден отречься от своего произведения и выступить против кампании протеста в пользу политических заключенных. Он даже обязался написать новый роман «Весна», реабилитирующий капиталистическую Польшу. Смерть помешала ему исполнить обещание, которое он, впрочем, едва ли смог бы в силу своей социальной ограниченности выполнить.

Большое влияние Ж. на современную ему литературу выразилось и в области художественной формы. Перегруженный лиризмом слог, гиперболизм в изображении мрачных чувств, резкие переходы от одного чувства к другому, бесформенная конструкция романов, изобилующих вставными эпизодами — все то, что у Ж. соответствовало его мироощущению, мы у его последователей (как Каден-Бандровский, Струг и др. более второстепенные) находим в более примитивной форме.

: I. Русск. перев.: Собр. сочин., 14 тт., перев. В. и М. Троповских, изд. «Творчество» и «Ad astra», СПб., 1908—1914 (изд. не закончено, вышли тт. I и II. «Бездомные»; т. III. «Рассказы»; тт. IV — VI. «История греха»; т. VIII. «Сизифов труд»; т. XIII. «Светлый луч»). Из многочисленных отд. изд. за последние годы: Сизифов труд, Повесть, перев. Е. Троповского, с предисл. Р. Арского, Гиз, М. — П., 1923 (то же, изд. «Мысль», Л., 1926); Жизнь научила, Историч. драма, перев. А. Чеботаревской, изд. «Красная новь», М., 1923; Откровение любви, Роман, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1924 (изд. 2-е, Л., 1927); Весна идет, Повесть, перев. под ред. А. Романского, предисл. А. Лежнева, вступит. ст. А. Малецкого, изд. «Круг», М., 1925; Канун весны, Роман, перев. Е. Троповского, вступит, ст. Г. С. Каменского, изд. «Прибой», Л., 1925, и др. перев. этого романа; Краса жизни, Роман, перев. Е. и И. Леонтьевых, Гив, Л., 1925; Бездомные, Роман, перев. M. H. Троповской, изд. «Мысль», Л., 1926; Верная река, Роман, перев. Е. Троповского, изд. то же, Л., 1926; Воронье, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, Гиз, М., 1926; Вчера и сегодня, Рассказы, перев. Е. и М. Троповских, изд. «Мысль», Л., 1926; История греха, Роман; Ошибки, Рассказы; Пепел, Роман, 2 тт.; Распутица, Роман, 2 чч.; Светлый луч, Роман; Фьюит, Комедия в 3 д.; Шум пропеллера, Роман (все в перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1926); Павончелло (Музыкант), Роман, перев. Л. Полянской, под ред. К. Эрберга, изд. Кубуч, Л., 1926; Откровение любви, перев. Е. Троповского, изд. «Мысль», Л., 1927; В сумерки, Рассказы, перев. М. С. Живова, изд. «Огонек», М., 1928; Rozdziobia nas kruki wrony, Кpaков, 1895; Opowiadania, Варшава, 1896; Syzyfowe ргасе, Кpaков, 1898; Utworу powieściowe, Варшава, 1899; Ludzie bezdomni, 1900; Popioły, 1904; Powieść о udałym Walgierzu, 1906; Dzieje grzochu, 1906; Duma o hetmanie, 1908; Róza, Кpaков, 1909; Sutkowski, 1910; Uroda Źycia, 1911; Wierna rzeka, 1913; Naw-racanie Judasza, 1916; Zamiéc, 1916; Charitas, 1919; Ponad snieg bietszym się stane, 1920; Biała rękawiczka, 1921; Wiatr od morza, 1922; Snobizm і postęp, 1922; Turon, 1923; Uciekla ші przepiorecka, 1924; Przedwiosnie, 1925.

II. Кроме указанных выше предисловий и вступит. статей см. еще.: Деген Евг., Ст. Жеромский. (Очерк из молодой польской беллетристики), «Русск. богатство», 1901, VII; Яцимиpский А., Певец страданий благородных дут, «Русск. мысль», 1906, X; Его же, Новейшая польская литература, г. II, СПб., 1908; Арский Р., Творчество Жеромского, «Книга и революция», 1922, № 7; Каминская Ю., Ст. Жеромский, «Книгоноша», 1925, № 39—40; Авербах Л., На распутьи (О ром. Ж. «Перед весной»), «На посту», 1925, I (VI); Сольский В., Cт. Жеромский и современная польская литература, «Октябрь», 1926, III; Каменский Г., Ст. Жеромский, «Красная новь», 1927, VII; Brzozowski St., Stefan Źeromski, Варшава, 1903; Matuszewski Іgnасу, Studja o Źeromskim i Wyspianskirn, Варшава, 1921; Sokoliez Antonia, Tworczosc S. Źeromskiego, с предисловием Г. Каменского, M., 1925.

Читайте также  Краткая биография саккетти

Пепел

Время действия романа — 1797-1812 гг., пятнадцатилетие после неудавшегося восстания Тадеуша Костюшко и третьего (1795) раздела Польши между Пруссией, Австрией и Россией. В центре повествования — юный Рафал Ольбромский, сын небогатого старого шляхтича. На масленицу в доме отца он случайно знакомится с пани Геленой. Затем каникулы кончаются, и он возвращается в Сандомир, где учится в австрийской гимназии. Там ему с товарищем и родственником Кшиштофом Цедро приходит в голову прокатиться по реке в ледоход. Они чудом остаются в живых, и Рафала исключают из гимназии. Он живёт в отцовском имении в Тарнинах, отец гневается на него. Но едва наступает возможность примирения, как Рафал совершает ещё один проступок — тайно встречается с Геленой. После свидания на него нападают волки, он выживает, но лишается лошади. Гедену увозят не то в Варшаву, не то в Париж, а Рафада изгоняют из дома. Он едет к старшему брату Петру, которого отец уже давно проклял. Петр, участник восстания Костющко, медленно умирает от полученных ран. Конфликт с отцом возник у него на политической почве; Петр ушёл из дому, когда отец хотел выпороть его.

В гости к Петру приезжает его бывший соратник, а ныне богатый помещик князь Гинтулт. Поспорив с ним о политике, Петр не выдерживает напряжения и умирает. Вскоре после похорон Рафал получает приглашение князя поселиться у него на правах придворного. Непросто складываются у Рафала отношения с надменной княжной Эльжбетой, сестрой Гинтулта; больно ранит его расправа солдат над Михциком, крепостным Петра, которому тот хотел дать вольную. Уверенный в том, что он эту вольную получил, Михцик отказывается исполнять барщину, за что обвиняется в подстрекательстве к мятежу.

Князь Гинтулт от скуки уезжает в Венецианскую республику ко двору палы, где его и застают военные действия между наполеоновской Францией и остальной Европой. На стороне Франции сражаются польские легионы: поляки надеются, что Франция поможет их родине вновь обрести независимость. В Париже Гинтулт встречает многих знаменитых поляков, в том числе генерала Домбровского и князя Сулковского, адъютанта Наполеона. Выясняется, что наполеоновская армия вместо освобождения Польши планирует поход в Египет.

Тем временем Рафал, окончив лицей, получает право поступать в академию и записывается в класс философии. Живя в Кpaкове пpaктически без присмотра, он ведёт себя легкомысленно, играет в карты. В конце концов учёба ему надоедает, и он возвращается домой. Там его встречают вопреки ожиданиям радушно, и он погружается в сельскохозяйственные работы, стараясь забыть свою любовь к Гелене.

Успевший за это время посетить Египет, Палестину и Грецию, князь Гинтулт оказывается в Мантуе, рассчитывая вскоре попасть домой, но боевые действия в самом сердце Европы останавливают его, и он вынужден вступить в польский легион в чине канонира. Вскоре он становится адъютантом генерала Бортона, комaндующего артиллерией, а затем его направляют в штаб генерала Якубовского. Однако Мантую, которую так доблестно защищали поляки, все же приходится сдать. По условиям капитуляции гарнизон получает право свободного выхода, и лишь польские солдаты, в большинстве своём выходцы из принадлежащих Австрии земель, подлежат выдаче австрийскому комaндованию, а офицеры — заключению в крепости.

Лишь осенью 1802 г. князь возвращается наконец на родину. Узнав об этом, Рафал пишет ему, и Гинтулт приглашает его к себе в секретари. Рафал переезжает в Варшаву. Князь ведёт замкнутый образ жизни, и Рафала это тяготит, равно как и убогий провинциальный костюм. Встретив на улице бывшего товарища по классу философии Яржимского, он с удовольствием начинает прожигать жизнь в компании «золотой молодёжи», забывшей идеалы польского патриотизма.

Вскоре выясняется, что князь Гинтулт — масон, и благодаря ему Рафала принимают в польско-немецкое общество «У золотого светильника». Однажды происходит объединённое собрание мужской и женской лож, где Рафал встречает Гелену. Она теперь носит фамилию де Вит и является женой мастера ложи. Выясняется, что мужа она не любит и до сих пор тоскует по Рафалу.

Рафал предлагает бежать, и они с Геленой поселяются в крестьянской хате высоко в горах. Но их счастью неожиданно приходит конец: заночевав как-то в горной пещере, они становятся жертвами разбойников. Гелену насилуют на глазах у Рафала, и она, не стерпев позора, бросается в пропасть. Потерянный, бродит юноша по горам. в надежде встретить людей и натыкается на отряд лотарингских кирасир, которые принимают его за разбойника и бросают в подземелье.

Выходит он оттуда лишь в начале сентября 1804 г. только благодаря тому, что солдаты обнаружили в хате, где жил Рафал, его документы. На вопрос, где женщина, с которой он, по свидетельству хозяина, жил, юноша заявляет, что это пpocтитутка из Кpaкова, которую он прогнал.

Рафал направляется в Кpaков и по дороге заходит в корчму, где съедает обед, за который ему нечем заплатить. Выручает его товарищ по сандомирской гимназии Кшиштоф Цедро, который заехал в корчму сменить лошадей. Цедро приглашает друга к себе в имение Стоклосы. Сам он живёт в Вене, где ищет связей, чтобы добиться камергерства. В Стоклосах Рафал знакомится со Сцепаном Некандой Трёпкой, разорившимся шляхтичем, который живёт в имении на правах управляющего. Здесь царит дух просветительства и польского патриотизма, неприятие прусского владычества. Вдохновлённые рассказом бывшего солдата, который случайно заходит в имение, о Наполеоне (поляки все ещё свято верят, что вслед за разгромом Пруссии и Австрии он освободит Польшу), Рафалд с Кшиштофом отправляются на войну. Их не останавливают ни уговоры старика Цедро, ни казнь троих юношей за попытку перебраться «к полякам».

Попав в Мысловицы, где стоит французский отряд, они получают подорожную в Севеж, комендантом которого оказывается капитан Яржимский. Он предлагает им остаться, обещая в скором времени офицерские звания, но молодые люди хотят дослужиться до офицеров из рядовых, поэтому вступают ополченцами в кpaковскую конницу.

Тут пути Рафала и Цедро расходятся: Цедро остаётся в Кpaкове, а Рафал записывается в отборный конный полк Дзевановского и идёт на север, занятый прусскими и русскими войсками. Он участвует в сражении под Тчевом, во взятии Гданьска. Победа над российскими войсками под Фридландом 14 июня 1807 г. ведёт к зключению Тильзитского мира, по которому на части польских земель создаётся Великое княжество (герцогство) Варшавское, а Галиция и южные районы Польши остаются у Австрии.

Перед участвовавшим лишь в мелких стычках Цедро встаёт дилемма: то ли возвратиться к мирным сельским трудам, то ли остаться в Калише в качестве офицера мирного времени и прожигать жизнь. Тогда он вместе с вахмистром Гайкосем переходит в уланы, чтобы остаться в наполеоновской армии, и принимает участие в испанском походе Бонапарта. 23 ноября 1808 г. за победу под Туделой Цедро получает офицерское звание, а под Калатайудом его контузит. Раненый, слушает он манифест Наполеона, упраздняющий права феодалов и церковные привилегии, а также «святую» инквизицию. Юноша понимает, что воевал не напрасно. Вдруг мимо его носилок проходит император, который заговаривает с ним. Произнеся из последних сил «Vive la Pologne!», Цедро теряет сознание. После выздоровления он возвращается в свой полк.

В 1809 г. начинается новая кампания — между Францией и Австрией. 19 апреля Рафал принимает участие в сражении под Рашином. Однако, несмотря на победу, поляки отступают: саксонцы отказались от своих союзнических обязательств. Раненый Рафал попадает в лазарет, устроенный во дворце Гинтулта. Князь изменился до неузнаваемости; его Друг де Вит погиб, сражаясь на стороне врагов. От Гинтулта Рафал узнает, что по договору между Францией и Австрией Варшава сдана австрийцам.

После такого предательства в стане генералов наступает разброд. Генерал Зайончек предлагает покинуть Варшавское княжество и идти в Саксонию на соединение с императором, рассчитывая впоследствии Вернуться. Домбровский предлагает напасть на австрийцев, пока те не перешли Вислу и не построили мост, захватить всю Галицию, поднять народ. Все принимают этот план.

Польские войска переправляются через Висду и идут на Галицию. После неудавшейся обороны Сандомира Гинтулт попадает в руки австрийцев, но его спасает Михцик, слуга Петра Ольбромского. Гинтулт с Рафалом не дают артиллерии разрушить костёл св. Иакова, чтобы остановить продвижение австрийцев, и им приходится бежать. Так Рафал становится изменником, исключённым из полковых списков, и вынужден скрываться в имении отца. Там же оказываются и раненый Гинтулт, и солдат Михцик.

Однако к Тарнинам подходит австрийская конница, и Рафал с Михциком вновь вынуждены бежать. Рафал возвращается в свой полк на прежнюю должность, и лишь благодаря быстрой смене событий ему удаётся избежать суда, разжалования или иных репрессий. Польское войско вновь выступает — на этот раз на юг. Проходя через имение дяди, Рафал находит усадьбу сожжённой, а пана Нардзевского зарубленным. Рафал становится полноправным наследником дядиного имущества, постепенно отстраивает дом, сеет хлеб.

Наступает 1812 г. В гости к Рафаду приезжает Кшиштоф Цедро, который говорит о «великой войне» — он собирается участвовать в походе Наполеона на Россию. В середине августа корпус под комaндованием генерала Понятовского выходит на соединение с наполеоновской армией. Цедро и Рафал собственными глазами видят императора. Они полны героических надежд.

Понравился ли пересказ?

Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Жеромский, Стефан

Сте́фан Жеро́мский (польск. Stefan Żeromski ; 14 октября 1864, Стравчин недалеко от Кельц — 20 ноября 1925, Варшава) — польский писатель, драматург, публицист.

Содержание

• 1 Биография
• 2 Творчество
• 3 Издания
• 4 Литература
• 5 Примечания
• 6 Ссылки

Биография [ | ]

Родился в обедневшей шляхетской семье. Отец за причастность к восстанию 1863 года был лишён имущества и арендовал фольварк.

Жеромский учился в гимназии в Кельцах, где, среди прочих, его учителем был литературный критик Антони Густав Бем. Не получив аттестата зрелости, поступил в Высшее ветеринарное училище в Варшаве. Подвергался заключению за патриотическую деятельность. С 1889 года работал частным учителем. В 1880-х начал литературную деятельность. В 1892 году выехал в путешествие в Вену, Цюрих, Мюнхен, несколько месяцев провёл в Кpaкове и Закопане. Вместе с Зигмундом Василевским работал помощником библиотекаря в Польском музее в Рапперсвиле (1892—1896). По возвращении был библиотекарем Библиотеки Замойских в Варшаве (1897—1904). Первые прозаические сборники опубликовал в 1895 году [1] . Позднее жил литературным трудом.

Жил в Закопане, Наленчуве, в 1906 году совершил поездку по Италии. В 1908 году был арестован за агитационно-просветительскую деятельность [1] . После освобождения до 1912 года жил в Париже. Вернувшись в Польшу, жил в Закопане и Кpaкове. С началом Первой мировой войны вступил в легионы Пилсудского, но вскоре их оставил. В декабре 1914 года вместе с Яном Каспровичем основал в Закопане тайную политическую организацию, пропагандировавшую идею объединения всех польских земель. После войны жил в Варшаве и в Констанцине под Варшавой. Принимал участие в различных политических, общественных, культурных кампаниях, был инициатором создания Академии литературы, основателем Польского литературного клуба ( Polski Klub Literacki , отделение Пен-клуба). В 1924 году выдвигался кандидатом на Нобелевскую премию по литературе, которую, однако, получил Владислав Реймонт. В 1925 году получил государственную литературную премию за роман «Ветер с моря» ( „Wiatr od morza“ ). В 1924—1928 годах в СССР были изданы 24 книги Жеромского, роман „Przedwiośnie“ вышел в пяти переводах.

Творчество [ | ]

Литературную деятельность начал в 1880-х годах. Ранние рассказы публиковал в еженедельнике «Тыгодник Повшехны» ( „Tygodnik Powszechny“ ) и газете «Глос» ( „Głos“ ). Рассказы и повести, изданные в первых сборниках «Рассказы» ( „Opowiadania“ , 1895), «Расклюёт нас вороньё» ( „Rozdziobią nas kruki, wrony“ , 1895) [1] , «Прозаические произведения» ( „Utwory powieściowe“ , 1898), историками литературы рассматриваются как продолжение традиций польского критического реализма Болеслава Пруса, Элизы Ожешко, Марии Конопницкой. Однако от творчества «позитивистов» произведения отличаются Жеромского идейным содержанием и литературными особенностями: скептическое отношение к социальному прогрессу отражается в сюжетах, в которых герои терпят крах при попытках реализовать свои идеалы.

Национально-освободительной борьбе польского народа в XIX веке посвящены романы «Пепел» ( „Popioły“ , 1902—1903; экранизирован в одноимённом фильме кинорежиссёром Анджеем Вайдой в 1965), «Краса жизни» ( „Uroda życia“ , 1912), «Верная река» ( „Wierna rzeka“ , 1912), историческая драма «Сулковский» ( „Sułkowski“ , 1910).

Автор повестей «Сизифов труд» ( „Syzyfowe prace“ , 1897), «Луч» ( „Promień“ , 1897), драмы «Роза» ( „Róża“ , 1909), комедии «Улетела от меня перепелочка» ( „Uciekła mi przepióreczka“ , 1924). трилогии «Борьба с сатаной» ( „Walka z szatanem“ , 1916—1919), романов «Бездомные» ( „Ludzie bezdomni“ , 1900), «История греха» ( „Dzieje grzechu“ , 1908, русский перевод 1909), «Канун весны» ( „Przedwiośnie“ , 1924, русский перевод 1925) и других произведений.